Бутвиловский В.В. О том, что помню и знаю. Как жил я и жили вокруг. – Дрезден: Самиздат, 2025. — с., … илл.

Для кого эта книга? Для всех, кому интересно скрытое и явное в природе и человеке, но особенно для тех, кого это ещё мало волнует. Так или иначе, но вопросы бытия касаются всех, ведь жизнь бьёт ключом, причём по голове зачастую несвоевременно. Отсюда и грустная поговорка: «эх, если бы молодость знала, и если бы старость могла»… А надо, чтоб молодость знала! Имеет право! Многим из нас так не хватало мудрого человека постарше, у которого можно было бы многому научиться! Так не хватало простой и понятной книжки о реальной жизни!.. Вместо этого нам подсовывали сказки «социалистического или капиталистического реализма», ведущие к разочарованию, навязывали заумную философию, отвращающую от размышлений, плоховато преподавали в школе и ВУЗе, отлучая от умений и знаний, кормили литературой, ещё трудно воспринимаемой нашими юными душами, поощряли показуху, взращивая прохиндейство и лень. А жизнь кипит и бьёт ключом, но иногда и по головке гладит – пора бы и задуматься, за что бьёт-то или гладит… Как ни крути, а лучше всего об этом можно рассказать на собственном примере. Книга воспоминаний – один из способов с помощью правдивого слова направить на нужное дело, на осознание и понимание происходящего. Люди всегда чего-то хотят, и почти все – хорошего, но зачастую не находят свою личную точку опоры, на которую могли бы встать твёрдо и осмысленно. Быть может, такую точку они найдут в этой книге.

Предисловие

Я не вёл дневники и очень сожалею об этом. Было у меня много лени и недостаточно мудрости. Сейчас вести дневник уже поздно. К счастью, память моя хранит ещё немало, хотя и далеко не всё. Мне есть о чём рассказать… В молодости и зрелом возрасте я не помышлял об изложении своей жизни, но события последних 20-30 лет понемногу привели меня к мысли о необходимости такого рассказа. И дело вовсе не в том, что я стал значительной персоной в науке и мои воспоминания о деятельности на этом поприще будут актуальны. Обо мне достаточно неплохо расскажут и мои научные труды… Дело в том, что везде и почти обо всём стали слишком много врать. По мелочам и по крупному, о прошлом и настоящем. Наверняка наврут и про меня. И о том, как мы тогда на самом деле жили. А я этого категорически не хочу. Поэтому расскажу о своей жизни сам, ибо никто не знает её лучше меня. Моё изложение не принадлежит художественной литературе. Оно ближе к мемуарам и поэтому местами содержит описания весьма нелицеприятных реальных событий и размышлений, иногда даже грязных или комично грязных. Я не виноват, что так было на самом деле и что именно это особо веселило или возмущало население.

Повествование будет идти по ходу моего взросления и познавания с изложением ощущения и понимания происходившего. В основном это будут короткие рассказы, нередко соединяющие различные времена и события. Буду стараться не делать изложение скучным, а дам восприятие событий таким, каким оно тогда было, не сглаживая углы и не выбирая выражений. Матюгаться мы тут всё же не будем, но знайте, что многие из происходивших диалогов не обходились без мата. Таково уж разнообразие разговорной русской речи. Реальные персоны, с которыми довелось жить, дружить, надеяться и верить, пусть не обижаются на правду, а те, с которыми пришлось враждовать или даже подраться – тем более… Не полезу я и в интимные сферы, особенно в чужие. На то они и интимные, чтобы в них не копаться и их не показывать…

Недавно в интернете я наткнулся на историю села Староюгино. Написала её некая Л. И. Ермакова, которая жила в посёлке с конца 70-х до начала нулевых, секретарила в сельсовете, ну и как бы прониклась кипением сельской жизни. Скажу прямо – сочинительница проста, скучна и однобока, но с писательским зудом… Мне крайне не понравилась такая её история, уж больно она белая и пушистая. Одни трудовые и боевые подвиги, а иного будто бы не было. Мертвечина. Персоны как под галочку трупами ходячими перечислены: жили-были, лес валили, родину и партию любили. Зачем было эту чушь собачью как историю деревенской жизни в интернет выставлять? Наверно, чтобы прославиться. Но дуракам закон не писан и понятия не дано… Лет через сто, быть может, начнуть люди читать этот опус и не поймут, как же было всё на самом деле, и кто же жил в этой деревне – роботы чипированные или зомби замутированные? Своих соседей и шустриков-коммунистов она старательно расхвалила, а действительно интересных людей и разных чудиков или хмырей не заметила, будто их у нас и не было. Даже без сплетен обошлась. А как селу жить без сплетен-то? Ведь вымрет оно от скуки, а партийное словоблудие никого в те времена не прельщало… Не живёт село без сплетен – оно же не кладбище…

Жизнь-то кипела, чёрт побери! Только про одного начальника Кирьянова можно было целую книгу написать. Ведь это он убогую деревню в село превратил. Интересный был мужик, деловой, жизнелюб и сплетничали про него неустанно. А старик Гаврилов или Иван (Иоганн) Терре! Федя Ваганов! Или Роза Адамовна Шмидт! Это же была целая эпоха! Эпоха Розы и последующая эра без Розиной лопаты и метлы. А великий и ужасный физрук Анатолий Мартынович Дыркин! Или победа телевизора над спортивной жизнью! Учителя и ученики!… Но Ермакова токует всё про Рублёва, да про Рублёва – хитрованистого тошнотика… (он вовсе и не Рублёв был, а некто Рупель на самом деле, – ещё тот темнила). Или про хромого вороватого Козлова, но как бы доброго внутри… Да всё про Перемитиных и Скворцовых, не в обиду им будет сказано… Вполне себе не шибко приметные, но многодетные семейства, но и про них как о неживых изложено… Братцу Валерику, как староюгинскому старожилу, я этот опус тоже отправил на прочтение, дык он исплевался весь, будто мыла налопался… Пальцы бы переломал таким пейсателям, чтобы по клавишам не тюкали!… Короче, или пиши истории правдиво, или молчи в тряпочку.

Уж если рассказывать, то излагать нужно так, чтобы и самому было интересно, а не только другим. Обо всём и обо всех рассказать, конечно, не смогу, ибо знаю лишь малую толику происходившего, очень небольшую. Многое и подзабыл. Расскажу не по документам, а как люди тогда рассказывали и как они воспринимали то или другое. Каждый знает только свою, малую и особую часть течения жизни. Главное – чтобы было правдиво, чтобы рассказы оказались полезными детям и внукам. И своим, и чужим. Дети и их дети – вот наши главные читатели. Именно им и нужны эти рассказы. Важно суметь сделать повествования толковыми и увлекательными – пожалуй, это и есть самый важный результат нашей жизни и исследовательской работы: не открытия «месторождений» и счетов в банке, а открытия детским душам своего понимания мудрого и глупого, красивого и безобразного, восприятия хорошего и плохого, радости творческого труда и мужества исполнения человеческого долга.

Глава 1. Моё детство и когда оно закончилось

На поздравление к сорокалетию племянник Боря ответил:

«Наконец-то детство кончилось»… Моё же закончилось раньше.

Итак, сошлись два крошечных дополнения и возник человеческий эмбрион, начал расти ребёнком, а через девять месяцев, 24 июля 1956 года вышло его тельце на свет божий… Мать назвала меня поначалу Витей, но прибывший домой после покосных работ отец перекрестил меня во Владимира. «Вот и домой мы тебя привезли – крохотный житель огромной Земли – стань человеком. Ты, улыбаясь, в коляске лежишь, радостно нам и тревожно, малыш, стань человеком». Эти стихи Игоря Шаферана стали песней. А вот Владимир Высоцкий выразил стихами иное: «…Я рождался не в муках, не в злобе – девять месяцев – это не лет! Первый срок отбывал я в утробе, ничего там хорошего нет». Хорошо там или плохо – не помню. Не помню себя и младенцем. Глядя на своих и чужих малышей, видел, что бывало им и хорошо, и плохо, скучно и весело, любопытно и любознательно. Наверное, также было и мне. Мы что-то слышали и что-то видели, но для нас было важнее взять мир рукой, ощутить всё на вкус, – не на цвет, не на слух. Исходный инстинктивный рефлекс нашего познавания мира – хватать и вкушать. Вот такие дела…

Родился я в крохотном домишке на краю деревеньки Наунак и на коляске меня не катали. Коляски просто не было, но люлька, говорят, была – отец смастерил как сумел… Кузина Галина рассказывала – её частенько со мной-крикуном водиться заставляли. А я ничего наунацкого тогда совершенно не помню, хотя наверняка происходили и неординарные события… Первые вспышки памяти были у меня года в три. Вспышки вхождения в мир. Ехали мы на пароходе, и я украдкой пробрался на нос, к якорям. Смотрел и слушал, как пенится и шуршит рассекаемая судном вода. А в это время все сбились с ног в поисках пропавшего малыша… Помню тогда и бородатого старика, которым меня пугали, чтобы я не уходил далеко от каюты. Потом помню комнату с печкой и курицу, которую стараюсь поймать. Ползу за ней на четвереньках, тяну ручонку. И надо же – мне в ладошку падает горячее яйцо!… Ещё помню, как порезал палец ножом, как плачу и капает кровь… Но что интересно, я осознанно держу палец над помойным ведром, чтобы кровь не капала на пол и не марала его. Уже был с кое-каким понятием. На мой рёв прибежала тётя Катя Кононенко, успокоила меня и перевязала палец тряпочкой…

Рассказывали много о «подвигах» маленького сопливого Бутвиловского, но не помню я этих дел. А ведь бегал и прыгал, смеялся и ныл, что-то болтал и чему-то внимал… Меня часто оставляли дома одного, но я не боялся и не скучал. К примеру, залезал на печку, снимал с кастрюли крышку и своим валенком черпал воду и лил её в ещё тёплую печь. Зола летала по всей кухне и пар стоял столбом… Картина маслом! На воспитательные разговоры матери и лёгкие шлепки я говорил «иди погуляй, а я ещё поблужу», чем вызывал смех у взрослой части Бутвиловских и их соседей… Да уж, на кухне я безобразничал с выдумкой, а вот в другую комнату-горницу даже гостей не пускал, чтобы половики не смяли и грязь не занесли… На фотографиях двухлеткой ещё в Наунаке держу за руль трехколёсный велосипед – значит ездил на нём, но не помню об этом. Вроде жил как во сне, вроде не наяву. И в таком «генидном» состоянии научился почти всему, научился быть забавным своевольным человечком, стал любимцем тётушек и нелюбимцем кузенов и кузин. Лет с четырёх-пяти начал жить осознанно – различать сон и явь:

Думать и мечтать, делать и желать,

врать и в проступках своих сознаваться,

страх и лень побеждать или им поддаваться,

злиться, ругаться, терпеть…,

вкусным делиться, любить и жалеть…

Владимир Бутвиловский

Многое не получалось, но возникло, наконец, ощущение, что всё время живу и чувствую себя, что я – это я… А другие – это другие. Однако в памяти оставалось в основном впечатлявшее, необычное – хорошее и плохое, радовавшее или пугавшее. В своих снах почему-то часто залезал на телеграфные столбы и падал с них с жутким ноющим ощущением невесомой пустоты в животе. Лезть очень не хотел, но лез. Потому что рос. Почему на столбы, а не на облака? Да потому что наяву часто видел электрика дядю Ваню Соболева, который на столбы с помощью железных крюков-когтей и лазил…

Зима у трёхлетки прошла в основном дома, в тепле и почти не осталась в памяти. Но хорошо запомнил сильный буран-ураган. Родители были любителями кинофильмов и меня оставляли вечером обычно одного в доме. Тот вечер втемяшился в мою память кроваво-красным зимним закатом и сильно нехорошим предчувствием. Обычно я охотно оставался дома и не капризничал. Но на этот раз я очень настойчиво упрашивал родителей не ходить в кино (до клуба было около километра пути – частью по деревне, частью по пустырю). Говорил им, что произойдёт что-то весьма нехорошее, но они меня не послушали и ушли, а через час начался сильнейший буран… Кино должно было давно закончиться, но родителей так и не было. Я не мог спать и ждал. Часам к одиннадцати они наконец пришли домой. Все в грязном снегу, замёрзшие, у матери шаль от пыли чёрная и лица как у шахтёров. Сбились с дороги, видимости почти ноль, ветрище, снежище, пылища и холодища. Плутали больше часа на ветру, аж до железной дороги дошли и благодаря ей сориентировались. Чувствуя свою правоту, я отругал родителей с пристрастием – мол, «не слушаете, что вам умные дети говорят, и прётесь, куда не просят! А детям что? Сиротинками становиться?»… Молчали как двоешники… Между прочим, в ту вьюжную ночь несколько человек в Благовещенском районе сбилось с пути и замёрзло. Насмерть… Как и почему у меня-трёхлетки появилось тогда такое сильное предчувствие опасности – не знаю. Но не вру…

Последующее лето запомнилось мне кукурузными полями, сусликами, ездой на коне и острой конской хребтиной, на которую отец усаживал меня впереди себя. Сидеть было больно и такая езда удовольствия мне совсем не приносила, но учила терпеть боль… Запомнились обильные тёплые дожди с пузырями и длинными мутными лужами. В этих лужах мы часто купались с моим ровесником Иосифом Бернгартом по прозвищу Ёська. Были они не глубже полметра, но этой глубины было нам достаточно, чтобы вволю наплаваться по дну руками. Вода была тёплая как парное молоко и мы бухались в неё прямо в одежде – в лёгкой самошитой рубашечке и сатиновых шароварах. К вечеру, грязный как поросёнок, я бежал к доброй тёте Усе (Марусе), у квартирки которой на углу финского домика всегда стояла цинковая ванна с чистой дождевой водой. Там меня и мою одежду слегка прополаскивали и я шёл уже в сумерках домой, уверенный, что мать будет только ворчать и я не огребу пару чуствительных шлепков по заду. Мать уже доила корову и узнавала блудного сына в темноте по ярко белокурой голове. Среди детей МТС я был самым белоголовым, ну прям истинный ариец, хотя арийцев среди них хватало – почти половина жителей села Яготино были сосланными поволжскими немцами.

Когда я ел и что – почти не помню. Помню манную кашу по утрам и куски хлеба среди дня, которые я прихватывал себе между беготнёй. Охотно лопал пельмени. Но они бывали нечасто и только зимой. Пристрастился и к конфетам. Это были в основном разноцветные леденцы. Тогда же приспособился покупать их в сельском сельпо, но без денежки, а обменом на куриные яйца. Куры-несушки были под моим бдительным присмотром и я частенько опережал бабушку в изъятии из гнёзд ещё теплых яиц. В магазине-сельпо меня побаивалась продавщица, ибо я громко делал ей замечания, когда утиные носики на весах не абсолютно точно смотрели друг на друга – конфеты должны были быть взвешены с аптекарской точностью. Продавщица пыталась наоборот положить их чуть больше, но я был тупо неумолим – только точно! Бабушка всё же ограничила мой деловой аппетит обменом одного-двух яиц в день, а на следующий год сельпо приказало долго жить, бартер был запрещён и в ходу оказались только денежки, зарабатывать которые я ещё не умел. А мальчишки лет на пять-шесть старше уже научились…

Их основной бизнес касался сборов и обмена целебных трав, старого тряпья и ржавого металла, а также сусликов. В СССР суслики были объявлены главными вредителями полей и огородов. Чтобы возбудить население на войну с этими врагами народа, за шкурку каждого платили на пунктах приёмки или в сельпо аж 7-10 копеек. Сдал десяток шкурок – и ты уже богач! Взрослые этим, конечно, не занимались, а вот пацанва ринулась в бой за медяки. Ставили на полях у норок петли, капканы, а потом сообразили, что проще и быстрее «выливать» сусликов водой – плеснул в норку литров пять и через полминуты хватай вылезающего перепуганного зверька за горло, тут же придуши и разделывай. Казалось бы – дело житейское, но таким образом вольно-невольно воспитывались душегубы, которые за три копейки или даже бесплатно любую безвинную скотинку изуверски убить могли (пригодится для предстоящих сражений за «коммунизм»). И садистами-живодёрами их не обзывали… Наоборот, хвалили – борцы-молодцы! Правда, урожай пшеницы или ячменя от такой борьбы больше не стал. Ну ни чуточки. Он от агротехники и погоды зависел. Но зато среди желающих обогатиться трения начались.

Одни – мальчиши – сусликов, как Шариков, честно душили-душили и шкурки сушили-сушили, а другие – плохиши – норовили у них уже подсохшие шкурки нечестно украсть. Украсть было нетрудно – шкурки прикрепляли для просушки на стенах деревянных финских домиков. Утром раненько или вечером поздненько подкрадись и снимай. Вот и у моего кузена, честного душителя-сушителя Бори, часть шкурок тоже украли. Шустриками оказались братовья Бенгарты, аж трое, из которых Петя и Ваня были постарше Бори. Против троих Боря, конечно, не попёр (хотя хвалился, что отлупил их всех сразу). Дабы не уронить своей как бы «чести» и сделать инцидент для посторонних исчерпаным, он объявил вором и козлом отпущения меня и на публике глупо дразнил: «Родина-родина – хвать, и шкурка Сродина!» (Лодей-Сродей он обзывал меня, потому что тётя Уся ко мне благоволила больше, чем к другим, и называла меня Лодей). Мне было обидно, я ведь ничего не крал. Да и другие ребята Борины потуги всерьёз не воспринимали – только круглый дурак мог поверить, что сопливый четырёхлетка украл высоко прикреплённые шкурки и так их припрятал, что никто никогда ни одной не нашёл… Нехорошая история, глупые дела, но такова была тогда жизнь и таковыми были её устремления. Детям можно было давать немножко денежек заработать и полезными делами: колхозных телят напоить, гусей в сараи загнать, хлев почистить – мало ли малых дел? Но нет, сусликов убивать – по-советски политически «полезней»…

Старшие ребята развлекались как могли, выполняли свои обязанности по домашнему хозяйству, младшие у них учились, а взрослые сельчане как-то в стороне были, своими колхозными делами занимались. Из них редко кто на нас, детей, пристальное внимание обращал – главное чтобы шибко не хулиганили и что-нибудь не подожгли. Чисто человеческий интерес к малышам из МТС проявляли молодые механизаторы-москвичи, командированные на целину. Мы хоть и четырёх-пятилетками были, но не дурачками, могли бойко рассказывать, спорить, вопросы задавать и слушать с интересом. Возня с такой детворой по вечерам отвлекала москвичей от их серых будней. Они рассказывали нам истории, интересовались нашими впечатлениями от кинофильмов, читали нам детские книжки, мастерили для нас игрушки. С некоторыми я подружился, сохранились даже совместные фотографии. Сельчане относились к ним с уважением, и пьяниц с дебоширами среди них вроде не было…

Мальчишки лет 9-12-ти уже были умелыми, инициативными, спортивными. Летом они без устали играли в футбол. У многих плечи обгорали на солнце до мяса, но зато команда Яготино обыгрывала всех соперников в округе. Помню матч с командой Орлеана – 17:0 в нашу пользу. Отличился множеством голов наш немецкий паренёк. Говорят, что годы спустя он играл в первой лиге. Боря тоже играл тогда, был в полузащите, но гола не забил, хотя играл уже хорошо. Позже он отличится уже в Староюгино и вытянет команду 9^б из неумелых большегривских охламонов на второе место в школьном первенстве, уступив по очкам лишь команде непробиваемого вратаря Рольгейзера и грозного форварда Колосова из 10^а.

Глядя на старших, учились и мы, карапузы. В футбол и в хоккей, а также в лапту. Нас, дошколят, брали в команду и поначалу ставили на ворота или в защиту. Старшие шли в нападение забивать голы, а мы уж им старались помочь или помешать, потихоньку набираясь умений и ловкости, а самое главное – смелости и терпению боли от ударов и падений… Мальчишки делали мощные луки из стволов акации, и они били метров на сто как боевые, а камышовые стрелы с острыми жестяными наконечниками, выкованными из консервных банок, могли серьёзно поранить (и кой-кого поранили). В Сибири таких луков мальчишки не делали, пришлось научить, но робин гудов из них не получилось – материал для изделий неподходящий. Слабыми были эти луки, стреляли недалеко и неточно, да и стрелы – деревянные и тяжёлые.

Речки у Яготино поблизости не было. Солёное Кулундинское озеро находилось в нескольких километрах, а ребятам так хотелось поплавать, что они были готовы окунуться в любой глубокой яме с водой. Недалеко от мельницы была такая и в неё многие ныряли, пока один подросток не вынырнул с воплем и огромной рваной раной на плече, оголившей белую кость. Эта кость до сих пор стоит у меня перед глазами, как и её залившая кровь. Что было дальше с этим пацаном – не помню, но наверняка ему как-то перевязали руку и утащили в медпункт.

Детворы в МТС (так назывался наш отдельный переулок, находившийся вблизи машинно-тракторной станции, обслуживавшей целинную колхозную округу) было много и разного возраста. Школа была восьмилетней, поэтому молодёжи старше 14-15 лет в посёлке было мало – многие уезжали на учёбу в другие места. Детвора играла или что-то мастерила обычно смешанными группами. Мальчики постарше бывало ссорились между собой, может иногда и дрались, но они не обижали младших. Не помню, чтобы меня кто-то из них пнул, стукнул побольнее или наорал за оплошность. С насилием старших над младшими я столкнулся позже в староюгинской школе и это было для меня крайне неожиданно и гнусно… Из моих одногодок жили в МТС тогда трое: Ёся Бенгарт, Колька Шмидт и Грачёв по кличке Грачёнок. Грачёнок был хроменький, сидел обычно дома, Колька казался неинтересным, – так что играл я чаще с шепелявым Ёсей, довольно крупным и сильным мальчиком. Были и девочки примерно моих лет или на годик старше: сеструшки Близнюк – Томка и Оля, а ещё шустрая Люська Шмидт. Мне страшно нравилось имя «Люда», но я не знал тогда, что это и «люська» тоже. С разбитной Люськой я не дружил, а дружил с Ольгой Близнюк и бывало защищал её от нападок Люськи-выдры. Однажды она толкнула Ольгу и та упала в лужу. Пока я соображал что делать – вытаскивать плачущую Ольгу из лужи или догнать и стукнуть Люську, – она была уже далеко. Я был страшно сердит и, вытаскивая Ольгу, посылал громкие матершинные угрозы вдогонку Люське. Мой отец видел эту картину и смеялся. За ёпомать и блать меня ругать не стали…